http://www.dal.by/news/4/18-11-13-14/
Политическая экономия капитализма на стадии упадка
Нами переведена первая часть статьи "Политическая экономия капитализма на стадии упадка", изданной в его журнале в 1988 году. Сама статья в целом посвящена особенностям развития капитализма в Англии, но она содержит совокупность идей, имеющих большое значение для развития марксистской теории в России.
Во-первых, автор обращается к таким важным теоретическим вопросам, как предмет политической экономии, место в марксистской политической экономии категорий "закон", "движение" и т. п., вопросам которым в российских теоретических дискуссиях последнего времени вообще не уделяется внимания.
Во-вторых, в статье идет речь об одной из ключевых концепций Тиктина, концепции перехода, или переходной эпохи, заимствованной им у Троцкого, которую автор переосмысливает и применяет для характеристики общества в котором мы живем. Переходная эпоха характеризуется как "эпоха, в которой буржуазия не может утверждать себя тем необходимым образом, которым она это делала до двадцатых годов этого столетия, но при этом рабочий класс не в состоянии взять власть", эпоха в которой значение рабочего класса для системы выросло настолько, что капитализм может существовать только постоянно подрывая и отрицая свои собственные законы развития, в т. ч. закон стоимости. В этом смысле автор указывает на то, что многие марксисты недооценили место социал-демократии и сталинизма в фунционировании позднего капитализма и их значение для сохранения системы.
В-третьих, статья предлагает интересный анализ кризисных тенденций в финансовом капитализме, являющихся по мнению автора, проявлением упадка капитализма как способа производства в целом. Исходя из видения тенденций упадочного капитализма автор предвидел многие черты сегодняшнего глобального кризиса капитализма: "Контроль над инвестированием сам становится ареной борьбы. Направление инвестиций в национализированные отрасли промышленности, инвестиционная политика пенсионных фондов, все это становится предметом политических дискуссий. Вот почему мы считаем, что финансовый капитал, по сути, является финальной формой частного капитала и, следовательно, капитала как такового"
Мы настоятельно рекомендуем ознакомиться со статьей каждому, кто интересуется политэкономической динамикой современного общества.
Часть 1: Переходная эпоха, финансовый капитализм и Британия.
Задача данной статьи - поместить упадок капитализма в Британии в общие теоретические рамки. Основной тезис данной статьи состоит в том, что капитализм в целом должен пройти через стадии созревания, зрелости и упадка, и что британский капитализм с абсолютным опережением проходит через стадию упадка.
Британию не следует рассматривать, как лишившуюся своей империи, несчастную страну, как её сегодня видят многие, но скорее, её историческое движение следует понимать, как эволюцию особой формы классовых отношений с соответствующей им формой накопления, и эти отношения пребывают сейчас в состоянии упадка. Попытки восстановить зрелые формы этих отношений так же бессмысленны, как и попытки воскресить безжизненный труп. Формой капитала на стадии упадка является финансовый капитал. Соответствующая ей форма труда, которая сама по себе специфична, хотя и разделяет общую природу с формой капитала, являлась до недавнего времени определенной степенью коллективного контроля над трудовым процессом. Это в свою очередь привело к особому характеру отношений в политике: появлению не-политической лейбористской партии с не-политическими профсоюзами.
В данной статье финансовый капитализм будет рассмотрен одновременно в стадии упадка и в стадии перехода. Сначала мы рассмотрим первый концепт, затем второй, а затем мы перейдём к обсуждению финансового капитализма как такового. Дискуссия о национальном и глобальном взгляде на политическую экономию всё ещё продолжается; до сих пор есть те, кто настаивает, что единственно возможным предметом политической экономии являются законы капитализма, и по этой причине необходимо начать обсуждение данной темы с того, какой в действительности должна быть политическая экономия. Это, естественно, приведет нас к дискуссии о взаимодействии приведенных нами выше концептов и вопросу о причинах отсутствия на сегодняшний день адекватной марксистской мысли.
Природа политической экономии
Различные марксисты, в зависимости от школы, к которой они принадлежат, давали различные определения политической экономии, всегда оставаясь на описательном уровне. Таким образом, "открытие экономического закона движения современного общества" может и было ясной характеристикой для Маркса и для его друзей, но у современных политэкономов такой ясности нет1. Что такое закон? Если мы воспользуемся New Left Review в качестве путеводителя по марксистской мысли, то создастся впечатление, что само понятие закона было отброшено2. Но даже те, кто продолжает использовать этот термин, в результате в основном приходят к путанице в его использовании.
Самое обычное понимание закона носит не марксистский характер постоянства (регулярности и последовательности явлений)3. Если использовать это классическое эмпиристское понимание термина, то фраза "закон движения" покажется бессмыслицей. Простое описание причинно-следственных связей ничего не даст нам для понимания тех сил, которые приводят в движение последовательность причин и следствий; такое описание создаёт впечатление того, что в происходящем нет никакой внутренней необходимости, логики. Это то, чем является на сегодняшний день политическая экономия развития или социология изменений, но всё это не имеет ни малейшего отношения к марксистской политической экономии. Что же требуется для описания необходимой причины и развития исторического движения? Почему, например, резервная армия труда необходима для капитализма? Почему она с необходимостью должна расти? Какие последствия ждут нас в случае, если она не будет расти, или же если она действительно будет значительно сокращаться? Источник этого движения (к усилению безработицы) должен быть найден в противоречиях капиталистического общества, которые порождают общий закон капиталистического накопления.
В случае, если источником движения является противоречие, и развертывание этого противоречия составляет содержание закона движения, то мы можем прийти к определённому пониманию закона движения. Можно сказать, что закон описывает раскрытие противоречия или раскрытие процесса взаимопроникновения противоположностей составляющих противоречие. Таким образом, задачей политической экономии является изучение и описание этого процесса одновременно в его общих и единичных проявлениях. Другими словами, особые категории конкретного и абстрактного труда должны найти конкретные способы опосредования (в качестве временных решений), если только система сама не приступила к их преодолению, что она, разумеется, не сделала. Поскольку капитализм не пал жертвой своих противоречий, особой задачей современной политической экономии является полномасштабное описание эволюции законов капитализма во всём их богатстве.
Категория движения также является непонятной для многих людей. Кому-то может показаться, что она означает лишь поступательное движение вперёд или назад. Так многие авторы в Италии и некоторые в Великобритании видят настоящее не иначе, как всего лишь более развитый и зрелый капитализм. Такой подход, например, привел Панциери4 к возможности говорить о том, что планирование является высшей формой капитализма, и действительно, госкапиталистическая школа выводит законы современного общества из необходимо существующего глобального государственного капитализма.
И всё же, никто иной, как сам Карл Маркс с одобрением приводит мнение, что есть "частные законы, которым подчиняются возникновение, существование, развитие, смерть данного социального организма и замещение его другим, высшим"5 К несчастью, тот же Карл Маркс не мог ожидать от своих сегодняшних последователей, что они сами уступят этим законам упадка и начнут производить сегодня теории без какого бы то ни было конкретного фактического анализа и даже самостоятельного мышления. Законы зрелого капитализма являются законами системы в целом, но также существуют специальные законы для этапа её упадка или загнивания, так же как и для процесса её перехода. Из этого следует, что особенно важно проводить различие между зрелым капитализмом и формами его упадка, а также формами его перехода, формами "грядущего социалистического общества", говоря словами Энгельса. Эти три различные формы движения требуют конкретного анализа их проявлений, как во времени так и в пространстве.
Следовательно, только конкретный анализ сможет вычленить особенные противоречия, и соответственно, особенные формы существующие в том или ином времени и месте. Вычленение этих особых форм современности становится особенно сложным в виду того, что мы имеем дело с тремя различными совокупностями форм или законов. Эта сложность также обусловлена тем, что различные законы находятся в противоречии друг с другом (противоречия в противоречии, одно с другим), и это характерно для любого способа производства на этапе его упадка и преодоления. Именно это позволяет говорить о том, что в сегодняшнем обществе мы выходим на более высокий уровень развития противоречий, по сравнению с обществом зрелого капитализма.
Следует провести четкое различие между указанной нами формой усложнения общественных процессов и формой сложности в понимании эмпиризма, в котором реальность сводится к случайной множественности причин, ни одна из которых не играет ведущей роли. Такое эмпиристское понимание сложности, делает историю или социологию необъяснимой. Марксистское понимание сложности резко отличается от этого. В конечном счете, все формы и законы могут быть выведены из процесса преодоления фундаментального противоречия между трудом и капиталом, и в каком-то смысле, они являются необходимыми последствиями действия закона стоимости, так же как старение и приход на смену нового должны следовать за зрелостью. В любом переходном периоде должны иметь место и старые, и новые уклады, и, как следствие, имеют место не только противоречия внутри старой формы извлечения прибавочного продукта, но и между старой формой и новой формой, которая в свою очередь имеет свои внутренние противоречия.
Однако, дело усложняется тем, что как капитализм, так и социализм, могут существовать в действительности лишь как мировые системы. Таким образом, социализм не может пережить становления в качестве непосредственно социализма, но лишь посредством различных суррогатных форм, зачастую монструозных форм, до тех пор пока капитализм не будет в основном побежден в масштабах всего мира. Как результат, все формы комбинаций старого миропорядка и ограниченные формы его отрицания должны проявиться прежде чем родится новый мир. Капитализм включает в себя и использует формы собственного отрицания, такие как государство всеобщего благоденствия и национализации, таким образом, что на время нам могло бы показаться, что он процветает. Но противоречия между капитализмом и этими формами с необходимостью уже проявили себя, и через новую политику монетаризма предпринимается попытка произвести откат в общественном развитии.
По аналогии с законом раннего капитализма, сформулированным Марксом: чем более развит торговый капитал, тем менее развит капитализм как таковой; мы можем утверждать, что чем дальше заходит процесс обобществления труда, тем более ограничено действие закона стоимости. Проблема в том, что, поскольку и капиталистическая, и социалистическая системы могут существовать лишь как всеобщие системы, то любая частичная форма проявления каждой системы отрицает как саму себя, так и противоположную ей форму. При феодализме буржуазия могла появиться на свет, как эмбрион в чреве старого миропорядка, но даже половинчатые формы национализации, контроля над рабочим процессом, право на труд и т.п., снижают эффективность действия капиталистической системы, не приводя при этом к рождению социализма. Именно эта особенность переходной эпохи, делает её постижимой с таким трудом, что буржуазия способна повернуть массы против как идеи национализации, так и самой концепции социализма, указывая на их очевидный исторический провал как социал-демократии, так и сталинизма.
Поскольку процессы развиваются с необходимостью неравномерно во времени и пространстве, многие комбинации форм приходят к жизни, и каждая из них требует конкретного исследования для того чтобы получить какой-либо теоретический анализ. Ограниченные дедуктивные построения, основанные на заранее данных посылках произвели на свет огромное количество теоретического мусора, который создал марксизму дурную славу6. Причины появления подобных упадочных форм марксизма связаны во многом с изоляцией их авторов и групп в условиях полнейшего интеллектуального декаданса. Очень жаль, что так много марксистов пали жертвами этих условий. Можно ожидать написания апологетики от советских и просоветских авторов, но то, что авторы критически относящиеся к сталинизму выродились схожим образом, хотя и не в той же степени, лишь показывает одновременную сложность задачи и тяжесть атмосферы, окружающей настоящего марксиста.
Капитализм в упадке
Конкретно, современная политическая экономия должна иметь дело с теми формами, посредством которых систематически воспроизводится присвоение прибавочного продукта у непосредственных производителей. Капиталистическое накопление в прошлом веке изменилось и приняло специфическую форму финансового капитала, проанализированную Лениным и определенную им, как паразитический капитал. С другой стороны, на сегодняшний день большой сектор прибавочного продукта принимает форму централизованного экономического администрирования. Этот сектор всё ещё находится в сфере действия закона стоимости, но действие его крайне противоречиво. Образование, здравоохранение, военная промышленность, значительно субсидируемые отрасли промышленности, всё это свидетельствует о тенденции к отрицанию закона стоимости.
Мы выдвигаем точку зрения, согласно которой естественной формой выражения упадка капитализма является господство финансового капитала, и что его естественной тенденцией является отделение себя от промышленного капитала для утверждения себя в качестве свободно циркулирующего абстрактного капитала. Но в то же время его естественным стремлением является получение максимальной прибыли из своих инвестиций постольку, поскольку он находится в зависимости от инвестирования, как источника прибавочной стоимости. С одной стороны он сводит производительный капитал, промышленность, транспорт, строительство, горнодобычу к положению бледной тени посредством перераспределения инвестиций в места внутри и за пределами страны, не говоря уже о высокой процентной ставке, посредством которой он выжимает все соки из этих источников прибавочной стоимости. С другой стороны, он перестанет существовать в отсутствие производительного труда. Таким образом, финансовый капитал являясь паразитом, как и любой паразит остаётся зависимым от своего хозяина. Соответственно, он является ослабленной формой капитала, так как он постоянно вынужден колебаться между чистым паразитизмом и необходимостью временно отступать для того, чтобы дать производительному капиталу восстановить себя. Его слабость также проявляется в том, что он вынужден осуществлять контроль на расстоянии, часто в оппозиции к своему партнеру, промышленному капиталу.
Коминтерн не просто так последовательно использовал термин финансовый капитализм, а не монополистический капитализм, для обозначения современного капитализма. Так в "Манифесте коммунистического интернационала" читаем: "Если полное подчинение государственной власти финансовому капиталу привело человечество к империалистической бойне, то через эту бойню финансовый капитал до конца милитаризировал не только государство, но и себя самого и уже неспособен выполнять свои основные экономические функции иначе, как посредством железа и крови7" Ясно, что используется термин "финансовый капитал", но также утверждается, что финансовый капитал перешел через стадию трестов и монополий к "огосударствленному производству". Это утверждение ясно звучит и далее в манифесте. То что такой капитализм, который вынужден прибегать к прямому принуждению, войне и физическому контролю над разрушенной экономикой, находится в состоянии упадка было очевидно, и заявлялось в этой форме обоими авторами манифеста, и Троцким, и Лениным.
Что сделало все разговоры об упадке капитализма глупо выглядящими, так это, с одной стороны, длительный послевоенный экономический бум, а с другой стороны, публикации сталинистов. В последних, исходящих от СССР, недвусмысленно заявляется, что капитализм до сих пор находится в упадке и что свидетельством тому является падение уровня жизни, как следствие закона абсолютного обнищания. Это до сих пор является официальной доктриной СССР8. Западные компартии после смерти Сталина не могли переварить такую дрянь, а затем, лишившись альтернативы, они предпочли отвергнуть то, что считали марксизмом: теорию абсолютного упадка производительных сил, и вместо этого, предпочли остаться с радужными иллюзиями относительно развития капитализма. Влияние марксизма советской школы нельзя недооценивать, однако независимые марксисты также стали жертвой заблуждения, когда ожидаемой после войны мировой депрессии не последовало. Современная ситуация была фетишизирована до той точки, когда нам начали говорить, что капитализм всегда может самостоятельно справиться со своими кризисами или, что главным противоречием капитализма является различие между ожиданиями и результатами9. Это здорово, когда такие авторы как Клифф и Мандель могут прийти хоть к какому-то теоретическому согласию и попытаться приспособить теорию к реальному положению дел, но к несчастью, согласие достигается относительно ошибочных положений.
В случае с Коллети и его последователями, всё было ещё хуже, они сводили все беды к механистической природе марксизма Второго интернационала, если не к автору с которым после Второй мировой войны многие связали свое разочарование в марксизме, к Фридриху Энгельсу10. Ожидание скорого конца капитализма, разумеется, было точкой зрения разделяемой лево-центристской частью Второго интернационала, и те, кто её разделял, не были неправы относительно реальной эволюции капитализма в период 1914-1940 гг, когда капитализм был неспособен избежать войн, революций и перманентной депрессии. Они были бы неправы, если бы видели эволюцию капитализма в механистической форме постоянного падения уровня жизни, приводящего к свержению капитализма, но это была дискредитировавшая себя точка зрения, которой придерживались исключительно противники марксизма. Капитализм будет существовать до тех пор, пока он не будет свергнут. Этот взгляд разделяли Каутский, Ленин, Троцкий разумеется, а также Роза Люксембург11. Это не значит, что капитализм, как способ производства может существовать вечно. На стадии упадка, он имеет куда меньше возможностей для маневра.
В сущности, сама теория капитализма, как способа производства, изжившего себя, была отброшена в угоду волюнтаризму, соседствовавшему с другими наихудшими попутчиками. Храбрейшие духом предприняли следующий шаг и отказались от самой идеи рабочего класса, как универсального класса, в пользу движений, отстаивавших частные требования, такие как феминистское движение, движение за разоружение, движение за гражданские права, экологическое движение и др. Рабочий класс был сброшен со своего трона и путаница воцарилась под личиной концепций, которые кажутся непонятными, лишь потому, что в них на самом деле нечего понимать. Часто это еще лучший случай, потому что обычным решением является отказ от любой теории и повторение банальностей, впервые так ясно выраженных Бернштейном еще век назад ошибочностью его "карикатурной марксистской теории"12.
Теория упадка капитализма включает в себя ряд элементов. Первый из них заключается в том, что производительные силы с течением времени все менее и менее развиты по сравнению с их потенциалом. Это решительно не констатация абсолютного упадка производительных сил, несмотря на то, что подобное может происходить на циклической основе, как это, в определенных аспектах, было в последние три года в Великобритании в связи с абсолютным упадком обрабатывающей промышленности. Во-вторых, относительная недоразвитость производительных сил существует более чем в одном измерении. Так, ситуацию с наличием мощных компьютеров в Соединенных Штатах нельзя перенести на весь капитализм. Это пространственный аспект. К нему можно добавить, что с течением времени ограниченное использование тех же самых производительных сил для обеспечения общественных потребностей в той же стране становится все более ограниченным в сравнении с их потенциалом. Рост избыточных мощностей свидетельствует в пользу этой точки зрения. Помимо этого, имеет место рост иррациональных растрат и выбрасывание созданных обществом богатств на рекламу, военные расходы и т. п. Все это поле проблем хорошо задокументировано и широко обсуждается, хотя обычно и не под такой вывеской. Капитализм на стадии упадка создает все больший потенциал для эмансипации человека, в то же самое время, он использует никчемную крупицу этого потенциала.
Третьим элементом является конечность капитализма. Даже если капитализм будет продолжать существовать до тех пор, пока он не будет низвергнут, его фундаментальные противоречия могут только усиливаться. Тогда как природа этих противоречий будет рассмотрена нами ниже, наш основной аргумент в том, что в силу объективных причин сила трудящихся увеличивается, каковы бы ни были субъективные намерения правящего класса. В таких условиях у правящего класса остается все меньше пространства для маневра. В отсутствие таких альтернатив, как империализм, войны, фашизм, а также возможности резкого повышения уровня жизни рабочих, у них остается лишь один выход — традиционная депрессия. Однако, усиление трудящихся с необходимостью придает депрессии затяжной характер. Кроме того, ошибочно рассматривать кризисы, принимающие форму депрессии, как функциональные для работы системы. Скорее они являются выражением сбоя в работе системы, который может закончиться, а может и не закончиться ее восстановлением. Каждый спад в рамках длинной волны был глубже предыдущего, и мы можем сказать, что сочетание сталинизма, фашизма, войны и длительной депрессии было тем, что сдержало рабочий класс в последний раз. На этот раз на горизонте появляется лишь последний аспект. Похоже, массовая безработица в течении длительного периода времени необходима для восстановления капиталистической системы.
Другими словами, выживание системы требует все более и более противоречивых решений для выхода из непосредственного кризиса. И имеется очень ограниченный выбор решений. Когда традиционный экономический способ контроля, включающий в себя атомизацию и безработицу, дает сбой, тогда остается лишь непосредственное принуждение и/или уступки. Империализм был одновременно и методом насильственного извлечения прибавочного продукта, и возможностью пойти на уступки рабочему классу метрополии в целом или его части.
Фашизм и война являются сходным переплетением принуждения и уступок. Проблема с этими мерами заключается в том, что они одновременно политизируют все население и создают средства для избавления от них, внутренние или внешние. Таким образом, сегодня империализм повсеместно отступает, а война все более неприемлема. Развитие капитализма сделало все менее и менее благоприятными условия для появления фашизма, существования массовой мелкой буржуазии и рабочего движения, находящегося под влиянием сталинизма. Государство всеобщего благосостояния, в свою очередь, разрушено.
Поэтому неслучайно, что система вернулась к своему традиционному способу контроля: безработице. В условиях высокого уровня социализации производства: национализации, концентрации и интеграции производства, не говоря уже о последствиях существования социального государства для образования, здравоохранения и ограниченных форм самоуправления на уровне отдельного предприятия, требуемому поражению рабочего класса придется быть поистине эпохальным. Кажется, безработица является единственным решением, но для достижения своей цели, она должна достигнуть невообразимого уровня. Подобная депрессия уже показывает свои основные черты, с альтернативами в виде разрушения промышленности и/или национализаций огромных масштабов, в частности затрагивающих финансовый сектор, как в случае Мексики. С такими альтернативами кажется, что решением для капитала является уничтожение класса капиталистов.
Наш интерес состоит в том, чтобы показать все более противоречивый характер решений, необходимых для поддержания системы. Последствия этих решений носят двойственный характер. Или они проявляют себя как часть упадка, в том смысле, что имеется растущее расхождение фактического и возможного производства, т. е. система приходит в явный упадок, как способ применения общественного труда, или же применяемые меры входят в противоречие с их капиталистическим содержанием. Такие меры, как национализация, могут укрепить систему, но лишь со значительными потерями для самой буржуазии. Они сами по себе не содействуют продвижению в сторону социализма, но все более подрывают действие закона стоимости.
Контроль над инвестированием сам становится ареной борьбы. Направление инвестиций в национализированные отрасли промышленности, инвестиционная политика пенсионных фондов, все это становится предметом политических дискуссий. Вот почему мы считаем, что финансовый капитал, по сути, является финальной формой частного капитала и, следовательно, капитала как такового.
Вопрос перехода
Карл Маркс писал: Когда он (капитал — прим. Х. Тиктин) начинает ощущать самого себя пределом для развития и когда его начинают рассматривать как такой подлежащий преодолению предел, он ищет прибежище в таких формах, которые, хотя они и кажутся завершением господства капитала, вместе с тем, в результате обуздания свободной конкуренции, являются провозвестниками его разложения и разложения покоящегося на нем способа производства"13. Таким образом, упадок капитализма неразрывно связан с его переходом к новому обществу. История капитализма - это история движения от стадии конкуренции к стадии концентрации капитала, а затем к финансовому капиталу, из чего следует огосударствление капитала. Каждая из этих трех форм, очевидно, усиливает капиталистический класс по отношению к рабочему, но, кроме этого, в действительности приводит еще к двум последствиям. Повышается уровень социализации производства, и, соответственно, потенциал для планирования на уровне общества на основе его потребностей, а также власть рабочего класса над процессом производства. Мы можем рассматривать это как одну из сторон перехода.
С другой стороны, также постепенно с необходимостью отрицается природа закона стоимости, в котором заключается сущность капитализма. Мы рассмотрим эти аспекты в свое время. Однако перед этим мы должны обратить внимание на новую черту периода, охватывающего приблизительно последние шестьдесят лет14: капитализм перерастает сам себя. Целые регионы планеты сегодня более не являются рыночными вообще или же рынок в их экономике играет подчиненную роль. В первую очередь именно это обстоятельство отличает всю нашу эпоху от классического периода финансового капитала и позволяет охарактеризовать ее скорее как переходную, нежели как эпоху дальнейшего развития капитализма.
Революции 1848 года, Парижская Коммуна 1871 года и Русская Октябрьская революция 1917 года доказали буржуазии, что она может терять власть. Проблема, которая встала перед нею, заключалась в том, что хотя Советская революция на самом деле проиграла, буржуазия так и не вернула себе власть. Она была вынуждена допустить некоторые формы, которые или отменили, или сильно ограничили рынок. Особенно это относится к некоторым конкретным странам, но также и к некоторым чертам всех развитых стран. Стабилизация, достигнутая в Европе после 1921 года, смогла стать постоянной лишь через повсеместное установление государства всеобщего благоденствия после Второй мировой войны. Установившаяся затем экономика рассматривается некоторыми в качестве кейнсианско-фордистско-тейлористской стратегии буржуазии15. На самом деле нет нужды предполагать столь конспирологическую или сознательную стратегию, после того как исторически стало ясно, что для того, чтобы сохранить свою власть, буржуазия, как правило, не имела другого выхода, кроме как идти на серьезные уступки. Эти уступки не являются функциональными для режима в смысле простой возможности для его внутренней экспансии. Наоборот, они серьезно противоречат природе системы.
Схожим образом СССР позволяет существование капитализма, контролируя своих рабочих, предотвращая революции в других точках земного шара и, будучи рынком сбыта промышленных товаров, что, однако, также противоречило капитализму исключая часть мира из глобального рынка. В той степени, в какой деньги не могут функционировать как мировые деньги, они не являются в полной мере деньгами. Другими словами, в той мере, в какой мировой рынок разделен, и применение закона стоимости ограничено, в той же мере рынок и закон стоимости не имеют своей полной природы. Так мы возвращаемся к высказанной выше мысли о постепенном отрицании закона стоимости.
Переходная эпоха может быть определена как эпоха, в которой буржуазия не может утверждать себя тем необходимым образом, которым она это делала до двадцатых годов этого столетия, но при этом рабочий класс не в состоянии взять власть. Тенденции, к которым отсылал Маркс усилились, на самом деле громадно усилились: в связи с частичной потерей власти правящим классом несколько процессов происходят одновременно. С одной стороны, существует объективная тенденция возрастания социализации производства, усилившаяся в результате необходимых в переходную эпоху уступок; с другой стороны, формы капитала продолжают все больше приходить в упадок. Взаимодействие этих двух процессов ограничивало и изменяло сами формы существования финансового капитала.
Другими словами, в то время как Ленин видел последнюю форму капитала в финансовом капитале, в переходную эпоху нужда в поддержании полной занятости и повышении жизненных стандартов ограничивала сферу деятельности финансового капитала. Тогда как до Первой мировой войны промышленный капитал был повсюду подчинен финансовому капиталу, включая Британию, впоследствии, особенно после Второй мировой войны, ситуация изменилась. Таким образом, Ленин не ошибался в своих выводах о финансовом капитале. Он мог бы быть последней формой капитала, если бы не настолько затянувшийся переходный период, включавший в себя постоянную войну между законом стоимости или рыночными формами и протоплановыми формами, которые, будучи связанны с вещными формами, в конечном счете должны обернуться возвращением к потребностям.
Таким образом, кейнсианская эпоха - это эпоха, в которой потребность в уступках рабочему классу требует высоких темпов промышленного роста и, как следствие, резкого роста производства потребительских товаров, включая сельскохозяйственные товары. Это переворачивает отношение между ростом потребительских и промышленных товаров и, таким образом, меняет природу накопления, которое начинает зависеть от прямых потребностей в товарах потребления больше, чем от экспансии основного капитала. Таким образом, промышленный капиталист начинает прямо зависеть от потребности в товарах потребления, а, следовательно, от постоянного расширения их рынка. Финансовый капитал, с другой стороны, изначально основанный на финансировании потребностей в основном капитале, обнаружил себя хранителем фондов, которые более не являются частным капиталом и которые скорее относятся к потреблению, чем к производству. Изначально финансовый капитал был или частнособственническим капиталом, или находился в форме трестов, банков и т. д., которые получали деньги от капиталистов-частников. Сегодня он во все большей степени принимает форму коммерческих банков, работающих с деньгами пенсионных фондов, страховых компаний или благотворительных обществ, относящихся к сфере, хотя бы и замедленного, потребления, и которые существуют для блага получателей этих пенсионов. Подобная ситуация несомненно является упадочной формой упадочной формы.
Финансовый капитал и сознательность
Существует и другой аспект современности, являющийся особенно важным для понимания природы сегодняшнего финансового капитала. Это возрастающая роль сознательности. Она усиливается двумя путями. Во-первых, как отмечалось ранее, буржуазия, находящаяся под угрозой потери власти, становится особенно сознательной. Во-вторых, возрастающая социализация производства требует планирования, которое может осуществляться только сознательно. Вместе с развитием [капиталистической] экономики, области сознательного управления разрастаются - как на уровне всей экономики, так и на уровне возникших отдельных крупных предприятий или картелей.
Эти два аспекта затем соединились со следующей особенностью переходной эпохи: появились правительства, номинально заявляющие о преданности идее изменения общества в направлении социализма. Были ли они социал-демократическими или сталинистскими, они создавали либо такое общество, либо такие части общества, которым рабочий класс придавал большое значение. Поэтому, к сожалению, СССР сегодня ассоциируется с социализмом, а социал-демократическая национализация промышленности ассоциируется с провалом. Эти специфические сознательные попытки организовать экономику породили неверие или цинизм в отношении всего проекта сознательного переустройства экономики. Поскольку люди их осуществлявшие называли себя социалистами, марксистами или коммунистами, то поражение этих институтов ассоциируется с социализмом. Субъективные попытки людей у власти организовать "планирование" воплотились в общество или институты, которые выступали как барьеры для обретения сознательности рабочим классом. Субъективное превратилось в объективное, в свою очередь ставшее субъективным. С одной стороны, само существование этих институтов сегодня зависит от политических решений и классового сознания рабочих, в то время как с другой стороны, именно неуспех этих институтов, который как будто бы доказал невозможность перемен, преграждает дорогу дальнейшим общественным изменениям.
Продолжение:источник
Отредактировано Zlata (24-03-2018 04:48:43)
